Вероятно, получится какой-то странный «тяни-толкай» воспоминаний с непривычной, но естественной для меня формулой: вот так было, а вот так я думаю по этому поводу сегодня; задумавшись, вновь вижу прошлое, но уже с болью в сердце, с нитроглицерином; увидев под другим углом зрения, просто не могу поверить в реальность минувшего «иль оно приснилось мне? Зато яркости не убавил и помог сохранить такие подробности и детали того времени, которые способна зафиксировать разве что бесстрастная кинокамера. Должность — ученик кинооператора. Толе оставалось, вернувшись из института или еще откуда-то, нарисовать весь портрет, а «мои» усы слегка подделать, как он говорил, «рукой мастера», чтобы они украсились благородной сединой. Отец его в неснимаемой папахе умер вскоре после войны. Так и сделали, предварительно созвонившись с начальником приемника. Организовали труд: девочки шили на машинках, мальчишки делали ящики, малыши клеили конверты. Во дворике в это время гуляли мужчины, и жены, глядя в щелку, пытались узнать своих мужей, правда, видны были только ноги, вернее, ботинки без шнурков, так что угадывалась только походка. Я стоял с Красным Знаменем до конца праздника. Но он учился: это четыреста рублей в старых деньгах, а если в нынешних, то даже не знаю, как считать, уж лучше привести такие сопоставления: килограмм сливочного масла стоил, кажется, около сорока рублей, а зарплата моей родной тети была в районе двух с половиной тысяч, отсюда можете представить себе, каким богатством была стипендия брата, на которую следовало жить двум еще растущим парням. Так я «слушал», на всю жизнь запомнив только звуковой ряд, «Джульбарс» и «Рваные башмаки».
Помогает отстающим. Потом — мыться. Несколько вопросов к тебе: если можно, напиши побольше о своем положении, состоянии. Девушка сообщала каким-то отстраненным текстом, лишенным эмоций, что Борис, оказавшись на операционном столе, прожил после резекции левой почки около недели. А Толя ответил, что я уже большой, и как захочу. Но прежде, надеюсь, вы не откажете мне в удовольствии вспомнить для вас, как формировался в те годы бюджет нашей обезглавленной семьи. Я, разумеется, совершенно не понимал политической да к тому же криминальной подоплеки такого «мордобития», сами эти слова я вообще еще не знал, не говоря о том, что они никак не вязались ни с моим умыслом, ни с ситуацией, моими действиями рожденной. Остановившись в самом начале, я почему-то подумал, что за третьей дверью направо будет фотолаборатория. Впрочем, теперь это большого значения не имеет, так как все равно нужно призываться в Красную Армию. У окна стоять—нельзя.
Куда хотел, поступить не удалось. Что делать? Анна Михайловна получила много подарков, но самым дорогим для нее и для всего класса было Красное Знамя.
На площади Урицкого построились 53 колонны, юноши и девушки одеты богато, изящно, со вкусом, они сердечно приветствуют руководителя ленинградских большевиков товарища Жданова. Я работал тогда адвокатом, но уже немного пописывал, и вот журнал «Пионер» отправил меня в командировку в Саратов. Ко мне, стало быть, одна просьба: помогите устроить!
По этой же причине, по-видимому, в письмах так мало рассуждений на отвлеченные темы, чреватые нечаянными «проговорами», весьма опасными, и вы это сразу заметите: превалирует быт, элементарные дела и заботы, но именно такое содержание переписки делает ее особенно интересной для тех, кто будет как бы со стороны с ней знакомиться и, что еще важно, впервые; но это же содержание писем сделает их совершенно невыносимыми для меня и для тех из вас, кто, дойдя до последней страницы книги, вдруг снова захочет глянуть на них, но теперь уж с нелегким грузом знаний того, что пережито было моей семьей. Ты понимаешь нашу радость узнать, что у тебя все в порядке и что ты врач кстати, представляю я это себе не совсем твердо. Как поведал сын репрессированного А.
Неужели до конца зимы нам придется ждать? Так что все будет в порядке. Стараемся высылать тебе все, что ты просишь.
А у кого есть? Говоря так, я вовсе не имею в виду обновление «парка вождей» из-за смерти, ухода на пенсию таких случаев тогда, кажется, не было или политических катаклизмов, а причины более прозаические: дождь или, положим, снег, или само течение времени, приводящие портреты в физическую негодность.
А раз в неделю или две буду слать «большие письма». Кроме того, Бухарин говорил мне о необходимости свержения руководства ВКП б и он прямо сказал, что в первую очередь надо убить Сталина и Ворошилова.
Велся протокол судебного заседания. Горел свет. Так или иначе, но уж коли мне было предложено взять что-то из «своего», я оглядел валяющиеся вокруг книги и показал пальцем на ближайшую: это оказались «Сказки братьев Гримм» — богато изданная книга, большая по формату, блестяще иллюстрированная цветными вкладками, я наизусть знал многие сказки из этого замечательного издания. Потом стал замечать что-то в перевернутом виде, пока, наконец, это «что-то» не приобрело форму, очертания, но я, наблюдая неподвижные или движущиеся предметы, мало отличался от кошки, когда-то сидящей на подоконнике и глядящей через окно на улицу, а сегодня устроившейся перед экраном телевизора. Дома у нас все хорошо. Об этом я позабочусь. Потом в сопровождении медбрата я отправился в Москву на долечивание. Пока я работаю там, где всегда мечтал работать - на кинофабрике. Его шея сразу стала тонкой и длинной, а плечи острыми. Но когда доверенность все же пришла, денег оказалось так мало, что лучше бы для нашего морального состояния жить надеждами на них, чем на реальную сумму. Добавлю к сказанному, что из носильных вещей мамы и папы мы практически ничего не тронули: я говорю «мы», но имею в виду, разумеется, Анатолия, потому что меня в силу ничтожности возраста брать в расчет нет смысла.
Очень люблю театр. И в будущем, когда тебе что-нибудь понадобится, сейчас же пиши. Ты, конечно, понимаешь, что пока она священнодействовала, мы с Вольной вертелись вокруг да около: а вдруг что-то перепадет! Возможно, все последующее было искуплением моего греха. Каждый раз его для острастки сажали на трое суток в карцер, потом переводили в «отделение» месяца на два, пока списывались с родителями, если не ошибаюсь, в Тюмени, и сколачивали группу в том направлении, затем с экспедитором отправляли домой, и через полгода он возвращался в приемник. Я, разумеется, совершенно не понимал политической да к тому же криминальной подоплеки такого «мордобития», сами эти слова я вообще еще не знал, не говоря о том, что они никак не вязались ни с моим умыслом, ни с ситуацией, моими действиями рожденной. Еще один вопрос: можно ли приехать к тебе на свидание? Пишу, а сердце замирает от волнения. Должность — ученик кинооператора. Я уверен, что мы все обязательно увидимся. Маме разрешили писать, кажется, только через год после того, как от папы уже шли домой регулярные письма. Меня очень беспокоит твое молчание. Про этот рубль и записку я узнал много позже.
Нет людей — и нет, а думай, как велят газеты. Поэтому я говорю всем, кто имеет глаза и уши: говорите, но и вслушивайтесь. Все это нас глубоко интересует.
У подъезда уже стояла вызванная машина, до поезда было минут двадцать. Они живы и здоровы. Получаешь ли ты мои письма? Карельская АССР, ст. О Валеньке не беспокойся.
Жизнь устроена и течет по раз намеченному руслу. Классный староста.
Справа на стене, над головой майора, висели огромные часы в деревянном футляре с блестящим маятником, размером с апельсин. Об этом я позабочусь. Ведь теперь авиапочтой не принимают, приходится посылать «простым». Моральное состояние хорошее. Я уверен, что мы все обязательно увидимся. И почему мы должны с ними переписываться? Мама называла меня «ашейнер бохер» не знаю, право, как это переводится с еврейского языка и правильно ли я написал выражение в русской транскрипции, скорее всего, с ошибками, но, так или иначе, говоря «ашейнер бохер», мама всегда жмурилась от удовольствия, как будто ела халву, а на лице у нее появлялось блаженство: по-видимому, это была превосходная степень чего-то и без того прекрасного.
круглые удачный | гаш тверь | Купить закладки гера в мары |
---|---|---|
15-5-2009 | 7100 | 12007 |
29-4-2010 | 17544 | 5165 |
22-1-2001 | 2979 | 2845 |
27-7-2000 | 16627 | 4993 |
17-10-2016 | 45860 | 87454 |
18-3-2015 | 12383 | 50311 |
Живем мы в двух комнатах: столовой и спальне, а две другие шока ничьи, а вещи, которые в них были, мы не получили, у нас и доверенности на них нет. Сосед требовал, однако, чтобы я внимательней в него вгляделся, ведь мы вместе спали с ним, как он выразился, «на одних нарах», и только тогда, действительно вглядевшись, я сообразил: господи, да это же Вася Блюхер, сын легендарного командарма, и мы в самом деле подружились в том проклятом приемнике тридцать с лишним лет назад. Во-первых, разница в возрасте: мне было в ту пору десять лет, ему — шестьдесят.
Голик совсем взрослый парень, Валюшка шлет мне чудные письма. Заказов у Толиных работодателей было хоть отбавляй, тем более что считалось необходимым иметь в запасе лишних Молотовых, Кагановичей, Ворошиловых и прочих вождей, прочно стоящих тогда на ногах: жизнь у художников-портретистов, как у кур-несушек, была весьма доходной, особенно, когда яйца за них несли другие. Все по-старому. Рад и тому, что ты получила посылку с вещами. Вот самое главное. Подобно каждому человеку, и я прошел от рождения до сегодняшнего дня как минимум, четыре стадии социально-нравственного развития или можно еще и так: четыре уровня отношений с окружающей меня действительностью.
Теперь еще несколько слов о квартиранте, без чего мое чистосердечное признание получит в ваших глазах «не ту окраску»: Моня был не просто интеллигентом и незаурядной личностью, а талантливым пианистом, аспирантом Московской консерватории. Уже после войны я встретил Алика на киностудии Горького, он работал администратором фильма, так и не получив высшего образования, а «моего», по-видимому, для большего не хватило. Был такой мальчик по имени Алик кажется, Вартанов , отец которого директорствовал в кинотеатре «Ударник», ходил почему-то в кавказской папахе, не снимая ее ни дома, ни на работе, даже за столом сидел в ней. Она прошла в «Комсомольской правде» 16 февраля года под названием «Конец холодного дома» и вполне могла бы начинаться словами: «Семь раз судьба сводила меня с этим домом А теперь новости. Годом раньше мы с Анатолием похоронили маму. Побеги из приемника практически исключались, охрана была даже внутренняя.
Доберусь и до него, но прежде хочу обратить ваше внимание на такую, казалось бы, мелочь: ничтожные 25 копеек репетиторских денег я ухитрился назвать «моими». Какое-то время мы, дети, ничего не знали о родителях. В течение более чем пятидесяти лет я понятия не имел, за что хотя бы формально были репрессированы мои родители, иными словами, какое преступление вменялось в вину папе; о матери и говорить нечего, она пострадала как «член семьи». Единожды в квартал нам показывали в подвале монастыря, оборудованном под клуб, кино, теперь это делали чаще — два раза в месяц, но, как и нас, за любую провинность не просто оставляли без фильма, а вместе с отделением вели в зрительный зал и на все время сеанса ставили спиной к экрану. Он звеньевой в пионерорганизации. Нет людей — и нет, а думай, как велят газеты. Сотрудники, это были в основном женщины, молча стояли вокруг, смотрели. Ко мне, стало быть, одна просьба: помогите устроить! Не уверен, что смогу правильно сформулировать мои тогдашние ощущения: годы пережитого уж слишком рельефно не совпадают с годами, выпавшими на осмысление. Едва выписавшись из больницы, я тут же отправился на Даниловский вал, 22, предварительно созвонившись с новой начальницей, которая называлась теперь директором. Пью парное молоко, кушаю яйца, какао и т. В один прекрасный день потом оказалось, что этот день и был 8 апреля папа приехал за мной, чтобы короткую пересменку я провел дома. Дядя Миша отпирал и запирал все этажи и двери, через которые мы проходили; еще я заметил, что, пробегая мимо решеток на окнах, он машинальным движением руки проверял, не подпилены ли прутья. Мы оба учимся. Кроме того, Бухарин говорил мне о необходимости свержения руководства ВКП б и он прямо сказал, что в первую очередь надо убить Сталина и Ворошилова. Мои цели и перспективы: я надеюсь, что учителем быть мне не придется, я могу еще остаться в аспирантуре если, конечно Так вот Толина непоколебимая уверенность в непременном, пусть даже не в скором, возвращении родителей вызывала у наших соседей по дому и у некоторых родственников не столько уважение, сколько страх за его собственную судьбу. Вас интересует теперь нелегальный? Что вынес я для себя в ту страшную ночь 9 апреля? Я все же поступил в педагогический институт имени Либкнехта. Пишу, а сердце замирает от волнения.
Он решил не разводить бухгалтерию, не писать какие-то письма, у него был в руках адрес, и он пошел к «дяде Валерию Аграновскому». Ты пишешь, что мы должны продавать все вещи, лишь бы не голодали. Помню, что я проснулся ночью от тревожного чувства беды. И спрашивать: почему нельзя, тоже нельзя.
Что у тебя? Все это я вспомнил, стоя в начале длинного коридора административного здания.
Я вспомнил: нас поднимали в семь утра и сонных, только что разбуженных,—«смирно, шагом арш! Случилось так. А еще в году у меня состоялась встреча с Бухариным, который с тонкой издевкой, ему свойственной, говорил о процветающей лести к Сталину и другим «вождям» и что Сталин требует не реалистического отражения действительности. Но тут они коротко рявкали: «Здра! Получили твое обширное письмо.
Сколько уже мною читано-перечитано про аресты тех лет, но у всех — разное, вот и «мой» вариант не похож на другие: у черного цвета, по-видимому, множество оттенков и уровней глубины. Прости, мамочка, за такие долгие деловые разговоры и даже «нравоучения». Папе, главному «забойщику» в семье, журналистская работа в «Известиях», а перед арестом — в «Правде», богатства не принесла, родители принципиально жили без накоплений, они вообще мало думали, как и все их поколение, о будущем в смысле его материального обеспечения. В то сложное для нашей семьи время я, помню, полагал, что все сладости принадлежат только мне, а брат — он взрослый, ему все эти «радости» — что катание на карусели верхом на деревянной лошади. Мы, дети, и без штампов понимали, куда пишем, а родители — откуда, потому так осторожны тексты, в них много междустрочья и даже такого, что специально написано в расчете на цензора, вы это сразу заметите, особенно в тех случаях, когда обнаружите выспреннее слово или выражение, казенный оборот, а то и «здравицу» в честь родного и любимого впрочем, все, что я сказал, относится, в основном, к переписке взрослых, мои же письма по-детски чисты, глупы и прозрачны. Господи, даже первой! Мне уготована иная судьба: только теперь переживу то, что когда-то пронеслось рядом со мной, тронув душу по касательной. Одна была моей мамой, другая — собеседницей. Он стелил себе на топчане в большой комнате, превращенной нами в общежитие: тут же был и Толин диван, и моя старая металлическая кровать, считающаяся «безразмерной», поскольку ноги мои удачно просовывались через прутья. Замечу попутно, что уже через месяц-полтора я точно знал: не только мои книги не мои, но и спаленка не моя, и вся квартира, и родная Русаковская улица, и страна, и даже вся моя судьба, не говоря уже о жизни, мне больше не принадлежат: эти «университеты» дети, подобные мне, прошли укороченным темпом. Зато помню, как один из чужих людей, одетый в полуштатское галифе, сапоги и гражданского покроя верх , вероятно, самый главный, сидел посередине папиного кабинета на стуле и просматривал книги, которые передавали ему одну за другой подчиненные, беря их с письменного стола или с полок папиной библиотеки. В моем семейном архиве хранится его шуточная расписка, данная не столько под горячую, сколько под веселую Монину руку «братьям-разбойникам Толевалям Аграновским» весной года, то есть месяца за два до начала войны: «Я, нижеподписавшийся самоуверенный тип, торжественно обязуюсь перед лицом братьев и всей мировой общественности к середине года достичь известности чуть меньшей Вольфганга Амадея Моцарта, равной Эмиля Гилельса и чуть большей Яшки Флиера». Вы думаете, потому, что родители были ограничены в переписке, а дети нет?